Не это ли главное?

  

«Желтый билет» застал меня врасплох. Более того: он заставил моих родителей застенчиво потупить взоры. Вот так Достоевский, какую же нелегкую задачу он подкинул для моего пытливого ума!

А было это в 2010 году. Как сейчас помню: книга в темно-коричневом переплете, бережливо оберегаемая моим дедушкой. Собственная. С чистой семнадцатой страницей. Хрустящая. С тонкими пожелтевшими листами, но еще достаточно острыми и твердыми.

- Дед, ты ее хоть открывал?

- Пару раз. Наверное. Не забудь отдать.

Разговор с дедушкой заставил задуматься: «Раз он не читал – а ведь он читает все! – что же это за книга такая?».

Я знала, что кто-то топором ударит бабушку по голове. Я знала, что будет кровь. Я знала, что будет грязь. Именно поэтому я села ее читать в тот же день – такие книги, пугая и вызывая чувство легкого отвращения, притягивали меня намного больше, чем светлые произведения со счастливым концом.

После первых тридцати страниц я поняла, что он липкий. Роман липкий. Переплет его покрыт чем-то липким. Клейким. Это как чистить апельсин: ты очень хочешь съесть его сразу, не останавливаясь, но сок стекает по рукам до самых локтей, и ты быстрее бежишь мыть оранжевые ладони. Удовольствие омрачается этой заминкой из-за чертовых липких рук.

Здесь было то же самое. Хотелось смыть липкость, грязь с рук. Я не могла читать, но и не читать не могла.

Я многое не понимала.

Я не понимала, что это за комната и как он может в ней жить.

Я не понимала, кто эти люди, которые к нему приходят.

Я не понимала, как он ИМ мог доверять свои сокровенные мысли.

И я не понимала (или не хотела понимать!), что такое желтый билет и кем же работает Соня. Такая тихая, теплая Соня, живущая в заплесневелой комнате. Искренне не понимала. Родители оставили меня в счастливом неведении, когда я подошла к ним с этим вопросом.

А потом на уроке об этом спросили. Не помню, кто именно.

Но было неловко за вопрос, будто спросили о чем-то постыдном, неразрешенном.

И Светлана Викторовна ответила. Объяснила такое сложное такими понятными словами: самоотверженность, жертвенность, любовь. Я помню, что она, взрослая, серьезная, пыталась объяснить нам, тоже уже взрослым и претендующим на серьезность, что среда вынудила ее жить именно так, что не потеряла Соня внутренний свет, что жило в ней истинно человеческое чувство. Светлана Викторовна не утаивала ничего, говорила так, что я поверила: Соня и правда была. И есть сейчас.

Мы много говорили о ней. О ее судьбе. О всеотзывчивости. О всепрощении. О душевной теплоте. Раскольников – главный, но кем был бы он без Сони?

В 17 лет сложно понять, как можно отдать себя во благо других. Но мы делали первые шаги на пути к этому пониманию. Липкость и грязь были смыты человеческим разговором о любви.

Не это ли главное?

Сохранена авторская орфография и пунктуация