Стихи и сигареты

Вчера на меня опять напали из-за сигарет. На этот раз - какая-то бабуля из окна. Поэтому я опять задумалась о том, что никогда не брошу курить. И поэтому сил нет, как хочу рассказать одну историю, которая вобщем-то об этом. Хотя и не только.
Это было в 10 классе. Курила я тогда уже, наверное, год. А школа наша была девятилеткой, и мы с несколькими ребятами перешли в другую. Класс нас встретил приветливо, всех рассадили по партам. Мне досталась вторая - место рядом с девочкой Светой Белошапкиной, которую в классе не любили. Света была действительно странной, нелюдимой, с длинной рыжей косой и коровьим взглядом, поэтому первое время сочувственные взгляды, которые бросали на меня новые друзья, я относила к ней. Однако, вскоре выяснилось, что дело не в этом.
- Не завидую тебе, - вздохнула как-то новая одноклассница, с которой мы оказались соседками, а поэтому стали вместе ходить домой. - Оля-то со дня на день вернется...
Так и выяснилась причина сочувствия: в отсутствии мест в переполненном классе меня, как оказалось, посадили на место болеющей девочки - главной хулиганки школы. И вот-вот она должна была вернуться из больницы.
Олю в школе боялись все. О ней ходили жуткие легенды - в основном о том, как, кого и за что она побила. Более того, особо ее разозливших Оля регулярно карала тем, что окунала головой в унитаз в школьном туалете. Примечательно, что на двери этого туалета ножом было нацарапано: "Как горный орел на вершине Кавказа директор сидит на краю унитаза", и про эту надпись тоже говорили, что это дело рук Оли после одного из многочисленных посещений кабинета директора. 
И вот класс ждал, что будет, когда Оля вернется и увидит меня, сидящую на ее месте. 
Теперь уже со страхом и я стала ждать. Но... вскоре как-то забылась: вместе с нами в этом году в школу пришла молодая учительница литературы Елена Владимировна, которая стала рассказывать нам о Серебряном веке. Тогда это только-только разрешили. И конечно, вся девичья половина класса, не исключая меня, находившаяся как раз по возрасту в состоянии первой любви, влюбилась в это все безумно, и начала буквально залпом учить наизусть Цветаеву, Ахматову, Гумилева. С Еленой Владимировной я же сдружилась особенно, показала ей свои стихи, а она рассказала о том, что в Москве существует литературный институт. До сих пор помню это ощущение опьянившего тогда меня счастья: юности, поэзии, осени, любви и мечты, которая, я была теперь уверена сбудется.
Когда однажды в солнечное осеннее утро я почувствовала, что что-то не так. До сих пор помню это. Чувство, будто кто-то приставил к твоему виску ледяное дуло пистолета. Бросив раскладывать на парте учебники, я повернулась. И буквально врезалась взглядом в леденящий душу взгляд опытного киллера с неподвижными желтыми змеиными глазами. Да, это была она, Оля. Но постойте, я все-таки сначала расскажу про ее глаза. Честное слово! Никогда в жизни мне больше не приходилось видеть таких! Светло-карие, под солнцем они казались реально желтыми, как охра! Да еще и на одном, прямо внутри золота, вырисовывалось маленькое темно-коричневое пятно, приглядевшись к которому можно было разглядеть малюсенького слоника - с ушами, хвостом и хоботом! Редчайшее явление - родимое пятно в глазу, да еще и такое необычное. В остальном Оля была типичной пацанкой - с короткой стрижкой, выкрашенной гидроперитом, серьгой в одном ухе и ярко-накрашенными губами при этом, хотя в школе это запрещалось. Но глаза! Они были исключительными!
Лучший актер - тот, кто дольше держит паузу. Тогда я этого не знала, но, заглядевшись на Олю, вышло, выдержала ее - Оля заговорила первой.
- Ты на моем месте сидишь! - сказала она довольно грубо, как если бы на самом деле приговаривала меня к немедленному трибуналу за предательство Родины.
В классе, радостно шумевшем до этого вдруг воцарилась полная тишина. Перед моими глазами возник унитаз в школьном туалете. Мысли понеслись стремительным калейдоскопом. Что делать? Уступить место? Предложить сесть втроем? Начать оправдываться? Ответить грубо? Не то! Все не то! И вот тут-то...
Дело в том, что когда я напряженно думаю, я всегда хочу курить. Рука рефлекторно потянулась в карман, я достала пачку сигарет и неожиданно для себя спокойно сказала:
- Куришь?
Внезапно Оля обрадовалась:
- О! И сигареты есть! Ну пошли.
В звенящей тишине мы вышли из класса.
Курилка находилась за школой, в живописных кустах. там всегда обычно паслись старшеклассники - в нашей школе многие курили. Но сейчас было пусто, начались уроки. Мы закурили. 
- Чего в больнице-то лежала? - на этот раз первая спросила я.
Оля посмотрела на меня с интересом, сплюнула, ловким щелчком пальцев сбила с сигареты пепел, глубоко затянулась и, будто вместе с дымом в нее попала доза доверия, с усмешкой хмыкнула:
- Да из-за козла одного. Знаешь, иногда из-за таких бабы в больницы попадают.
- Знаю, - сказала я. И вдруг, словно почувствовав в стальной собеседнице слабину, неожиданно для самой себя стала читать, - Вчера еще в глаза глядел, а нынче все косится в сторону. Вчера еще до птиц сидел - все жаворонки нынче вороны. Я глупая, а ты умен, живой - а я остолбенелая...
Читала я увлеченно и ожесточенно, не отрывая от Оли глаз. тем более, что видела: с каждым словом зрачки в желтых Олиных глазах расширяются все больше, на бледных щеках появляются пятна...
- Блин! Это что?! - сказала Оля, когда я закончила.
- Цветаева! - сказала я с вызовом.
- О..енно. - резюмировала Оля, как если бы на самом деле она была главной чиновницей министерства культуры СССР и давала указ немедленно издать Цветаеву миллионным тиражом. - А еще знаешь?
В школу в тот день я не вернулась. Вместе мы прогуляли все уроки. Пошли на пляж, сели на гальку у берега, и курили. И я читала, читала, читала Оле все, что за время ее отсутствия заучила залпом. И про "так беспомощно грудь холодела", и про "он белую птицу мою убил", и про "как живется вам с другою", и про "он обидел тебя, я знаю". Меня реально хватило на несколько часов. И стихов, и разговоров. А Оля просила почитать снова и снова. Потом лед в ее глазах вообще растаял. И вдруг она расплакалась, рассказала о неудачном аборте, из-за которого лежала в больнице. Я гладила ее по голове, мы курили, море плескалось у наших ног. Нам было по 14 лет.
Надо ли говорить, что после этого мы стали друзьями и сблизились до такой степени, что однажды, разгневавшись на очередную девочку, Оля предупредила меня, что собирается окунуть ее головой в унитаз, и я сумела ее отговорить. Иногда мы вместе снова прогуливали уроки. Но, если это был урок литературы, Елена Владимировна не ругала меня - ведь после таких прогулок у Оли повышалась оценка по литературе. Да и... она ведь сама курила, моя любимая Елена Владимировна, следы которой теперь потерялись где-то в Киеве, где высоким военным чином служит ее муж-военный. И я ничего не знаю о том, осталась ли у нее возможность рассказывать про ее любимый Серебряный век. Да и про Олю не знаю ничего, кроме того, что она стала многодетной мамой. Все это развеялось, как дым. Дым той самой моей многозначительной сигареты. Которую, впрочем, у меня никто не отнимет...

Сохранена авторская орфография и пунктуация