Мое первое яркое впечатление о школе – барельефы четырех великих писателей над ее парадным входом. Слева-направо: Пушкин, Толстой, Горький, Маяковский. Причем, все в профиль, словно римские императоры на золотых монетах или ассирийские божества на музейных плитах. Пушкин сурово смотрит в затылок Толстому, Горький и Толстой сверлят друг друга взглядами, как боксеры перед началом схватки, а Маяковский дышит в затылок Горькому. И никто из классиков не обращает внимания на входящих в школу детей.
Логика выбора и композиционного расположения портретов на первый взгляд кажутся неясными. Действительно, почему именно писателей выбрали в качестве «лица» средней политехнической школы? Куда логичнее на фасаде наших типовых пятиэтажных школ смотрелись бы лики, например, Менделеева и Ломоносова… Но авторы известного проекта остановились на писателях. И решили увековечить именно этих авторов, а не скажем конгениальных им Гоголя, Чехова и Достоевского. Без Пушкина, ясное дело, не обошлось бы при любом раскладе. Как бы там ни было, знакомство с каменными истуканами высеченными над колонными храмов знаний не оставляло сомнений в том, что литература – абсолютно мертвая, мавзолейная дисциплина, не имеющая ничего общего с реальной жизнью и подлинными человеческими переживаниями. Впрочем, не все так однозначно…
Наш учитель словесности Сан Саныч, мужчина средних лет, был очень необычным типом. Он преподавал не только литературу и русский язык, но еще один предмет, называемый в младших классах «Рисованием», а в средних «Изо». Помимо работы в школе, он зарабатывал росписью стен детских садов сказочными сюжетами. Конечно, преподавая литературу, он придерживался строгих методических указаний, но все же иногда его «прорывало». Частенько, вместо того, чтобы вдалбливать нам что-нибудь про обличение крепостного права в поэме «Мертвые души», он вдруг принимался пересказывать американский фантастический роман или сходу выдумывал какую-нибудь собственную «страшную историю».
Мы не догадывались, разумеется, что рассказы Сан Саныча про летающие тарелки и призраков – тоже литература, только гораздо низшего качества, чем русская классика. А вся «фишка» успеха его отступлений заключалась в том, что они преподносилась нам в совершенно другом, так сказать, «запретном оформлении». И слушая нашего «литератора», мы – и отличники, и двоечники – понимали, что тоскливое притворство на время уступило место преступному, но настоящему творчеству.
Этот и другие явные педагогические проколы Сан Саныча хоть и с недовольством, но прощались, ибо он принадлежал к неприкасаемой учительской касте, носящей брюки. Мужчины-учителя в школах не преследовались никогда. Их берегли из-за угрожающе разрастающейся матриархальности педагогических коллективов. И все же школьная программа есть школьная программа. Поэтому даже на уроках либерального Сан Саныча нам приходилось кропать сочинения на разные заданные темы.
Однажды литератор попросил в течение двадцати минут написать мини-сочинение на тему «Этот удивительный мир». Казалось – простейшее задание, а попробуй сочини что-нибудь интересное… Насколько я понимаю, большинство одноклассников пошло по проторенным Пришвиным дорожкам в осенний лес, украшенный всякими «Чу!». Меня же потянуло на жюль-верновские лазурные берега. Не могу воспроизвести это сочинение дословно, но получилось у меня приблизительно следующее:
«Утро над заливом выдалось солнечным и теплым. На чистом небе не было ни облачка. По заливу, подняв белоснежные паруса, неспешно плыла яхта «Вперед!». Чайки кружили над высокой мачтой судна, словно приветствуя моряков, отправляющихся в долгое кругосветное путешествие. На скалистых берегах стояли люди в праздничных одеждах, улыбались и махали капитану руками. Капитан на своем мостике задумчиво курил трубку. Когда яхта «Вперед!» доплыла до выхода из залива, она неожиданно взорвалась на мине и разлетлась на мелкие кусочки и осколки…»
Сан Саныч прочитал мое сочинение публично перед всем классом и заявил, что ему трудно представить более глупую глупость. Должно быть, он немного перепугался, посчитав, что заразил класс сочинительством страшилок. Отругав меня, учитель добавил, что описание гибели яхты «Вперед!» даже хуже моего сочинения про красоты осени, в котором в частности я написал: «Багряные и желтые листья, ягоды и грибы, веселые птицы и разноцветные яблочки – все это утухло. Костер лета погас…».
Над моим сочинением власть посмеялись, и это было признаком успеха. Никто из смеявшихся не подозревал, что приблизительно в эти годы подобные шокирующие тексты сочинял художник-иллюстратор и начинающий писатель Владимир Сорокин. Пройдет некоторое время, и неизвестный автор шокирующих рассказов станет чуть ли не классиком, по его либретто будет поставлена опера аж в Государственном Академическом Большом театре.
Так что литература – это очень непростая школьная дисциплина, раздираемая противоречиями, балансирующая между консервативными запретами и отчаянными призывами к творческому раскрепощению, между жесткими установками «сверху» и требованиями личного осмысления материала. Наверняка многие помнят такие угрозы: «Кто не изложит свое личное мнение об образе Павки Корчагина, тот получит кол!!!». И должно было пролететь много лет, прежде чем я осознал, что Пушкин, Толстой, Горький и Маяковский на самом деле не каменные идолы, а очень актуальные, живые писатели.
Сохранена авторская орфография и пунктуация
Оставьте вашу электронную почту,
чтобы получать наши новости
