Мои литературы

Этот рассказ был написан больше 10 лет назад, в 2004 году. Мне было 15 лет, я училась в 10 классе. Моя любимая учительница, Галина Александровна, которая вела русский язык и литературу в 9 классе, передала нас другой учительнице, которую мы всем классом невзлюбили только за то, что она есть… Литература для меня была совершенно особенным предметом, Галина Александровна – самым близким, почти родным человеком. Я тосковала невероятно. Казалось, что ничего ужаснее уже не случится в моей жизни.

Прошло много лет, благодаря стараниям Галины Александровны я стала профессиональным журналистом. Сейчас мы продолжаем общаться. Конечно, с высоты возраста эта история с ее уходом от нас видится мне совсем по-другому. Но тогда то ли юношеский максимализм, то ли врожденное упрямство мешали мне смириться. О том, что происходило в моей душе, и рассказано в «Моих литературах».

На фото – я, Ксения Кабанова (тогда еще Фокеева) и Галина Александровна Лешкова.

Мои литературы

Стол был завален книгами разного размера, веса, цвета и времени издания. Создавалось впечатление, что сюда стащили макулатуру, собранную со всей школы, и просто свалили в кучу. Слева лежала пизанская стопа тетрадей и покачивалась от моего дыхания. Как раз напротив моего носа возвышался колючий цветок с запыленными листочками и банальным дождиком, которым его украсили полтора месяца назад, на Новый год. Из-за книг виднелись серо-голубые глазки, которые изредка быстренько проскальзывали между колючек и блесток растеньица и испуганно таращились на класс. Звонкий, но неприятно жесткий голос, старательно подбирающий даже самые простые, обиходные слова, тонущий в бумажном завале, и, казалось, въедающийся в кожу, создавал противное впечатление. Хотелось морщиться или уйти куда-нибудь очень-очень далеко, где даже запах ее духов не достал бы меня.

Я отвернулась и посмотрела в окно, как приспособилась делать это каждый урок, чтобы не видеть вокруг себя ничего неприятного. Сияющий белый снег больно ударил в глаза своим искрящимся светом. А ведь в темном кабинете напротив меня тоже был свет – учительницу звали Светланой… Я горько усмехнулась и прищурилась. Привычный круговорот мыслей занял меня на несколько минут. Ее звенящий голос постепенно растворялся в воздухе, уплывал куда-то очень далеко и, наконец, я совсем перестала слышать его. Иван Сергеевич Тургенев, Аркадий, Базаров и Павел Петрович совсем не интересовали меня. Только однажды я немного оживилась: когда учительница читала характеристику Кукшиной: «В маленькой и невзрачной фигурке женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: «Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься?»

Я отметила ее большим знаком восклицания на полях книги, поставила рядом три многозначительные точки и на этом мой порыв закончился. Я снова глубоко задумалась…

- Ксюш! – звякнул голос. Я, подняв голову, с трудом восстановила в памяти последние слова учительницы.

- Я думаю, что Базаров был прав в том, что…

Дальше можно было не продолжать: головка закивала и голосок зазвенел без остановки, дополняя мою фразу тем, что можно было сказать о Базарове. Я пыталась произнести совсем другое, но этим уже никто не интересовался.

- Совершенно верно, - отреагировала учительница на свою мысль, якобы принадлежащую мне. Это были последние звуки, которые я услышала, прежде чем снова с головой окунуться в мои вечные размышления.

Не сказать, чтобы я думала о чем-то конкретном: записывание фактов в тетрадку мешало сосредоточиваться. Я размышляла о том, что придет в голову первым. Но всегда возвращалась к литературе и тому, что я потеряла…

Тогда, в прошлом году (боже мой, как недавно! Но целую жизнь назад) – стояло влажное прозрачное майское утро. Было прохладно. Я, дыша полной грудью, широко улыбаясь, поднималась по ступеням школьного крыльца. Многие смотрели на меня удивленными и испуганными глазами: кто же в школу ходит с радостью?!

Одноклассники столпились у подоконника в школьном коридоре. Спрашивают, выучила ли я письмо Татьяны к Онегину, и я гордо киваю.

Долгожданная Галина Александровна появляется в широком расстегнутом плаще, улыбаясь, здоровается кивком головы и при этом золотой блик яркого майского солнца скользит по оправе ее очков.

Сердце громко бьется, когда я вхожу в ее кабинет, где всегда так мило пахнет краской и мелом. Раздается звонок, появляются опоздавшие и с шумом занимают свои места.

Я не помню, к сожалению, о чем мы говорили на том уроке. Помню только, как с замиранием сердца следила за продвижениями стрелок часов и всеми своими мыслями старалась остановить и продлить каждую минуту, каждую секунду того урока. Помню, как читала свой отрывок письма Татьяны. Колени слегка дрожали и я была уверена, что собьюсь на середине или чуть ниже.

…Другой – нет! Никому на свете

Не отдала бы сердца я.

То в вышнем суждено совете…

В тот момент я по-настоящему чувствовала себя Татьяной Лариной. Казалось, стоило закрыть глаза, и передо мной возникнет зеленый летний сад, и голос моего Онегина будет говорить мне, увы, нерадостные слова:

Я, сколько не любил бы вас,

Привыкнув, разлюблю тотчас.

Начнете плакать: ваши слезы

Не тронут сердца моего…

Мой тихий голос звучал в майской тишине, на фоне пения птиц. Я смотрела на нее большими, сияющими глазами.

…Но мне порукой – ваша честь,

И смело ей себя вверяю. –

Закончила я, от волнения судорожно переводя дыхание...

Не знаю, почему именно сегодня, ледяным январским днем, я вспомнила всю нежность того майского утра, ее гордую фигуру, которая уже давно, казалось бы, не встает перед моими глазами, даже когда я слышу слово «Литература»

Не знаю, почему такую тоску и безграничную грусть навевают мне с тех пор все утра, а по ночам снится, как я снова читаю знакомые строчки:

Вообрази, я здесь одна,

Никто меня не понимает…

Знаю только, что учебный год когда-нибудь обязательно закончится и, если я выдержала один, то переживу и второй, а первая часть поговорки «стерпится – слюбится» почти сбылась.

Но боже мой, как же хочется плакать!..

Сохранена авторская орфография и пунктуация